Неточные совпадения
— А ты полагал,
у меня
вода в жилах? Но мне это кровопускание даже полезно. Не правда ли, доктор? Помоги мне
сесть на дрожки и не предавайся меланхолии. Завтра я буду здоров. Вот так; прекрасно. Трогай, кучер.
Нехлюдов
сел у окна, глядя в сад и слушая. В маленькое створчатое окно, слегка пошевеливая волосами на его потном лбу и записками, лежавшими на изрезанном ножом подоконнике, тянуло свежим весенним воздухом и запахом раскопанной земли. На реке «тра-па-тап, тра-па-тап» — шлепали, перебивая друг друга, вальки баб, и звуки эти разбегались по блестящему на солнце плесу запруженной реки, и равномерно слышалось падение
воды на мельнице, и мимо уха, испуганно и звонко жужжа, пролетела муха.
Пухлый приказчик в рубахе за стойкой и бывшие когда-то белыми половые, за отсутствием посетителей сидевшие
у столов, с любопытством оглядели непривычного гостя и предложили свои услуги. Нехлюдов спросил сельтерской
воды и
сел подальше от окна к маленькому столику с грязной скатертью.
Митя вздрогнул, вскочил было, но
сел опять. Затем тотчас же стал говорить громко, быстро, нервно, с жестами и в решительном исступлении. Видно было, что человек дошел до черты, погиб и ищет последнего выхода, а не удастся, то хоть сейчас и в
воду. Все это в один миг, вероятно, понял старик Самсонов, хотя лицо его оставалось неизменным и холодным как
у истукана.
И вот мы опять едем тем же проселком; открывается знакомый бор и гора, покрытая орешником, а тут и брод через реку, этот брод, приводивший меня двадцать лет тому назад в восторг, —
вода брызжет, мелкие камни хрустят, кучера кричат, лошади упираются… ну вот и
село, и дом священника, где он сиживал на лавочке в буром подряснике, простодушный, добрый, рыжеватый, вечно в поту, всегда что-нибудь прикусывавший и постоянно одержимый икотой; вот и канцелярия, где земский Василий Епифанов, никогда не бывавший трезвым, писал свои отчеты, скорчившись над бумагой и держа перо
у самого конца, круто подогнувши третий палец под него.
Тем не менее, однако, они, хотя и низко, летают кругом охотника или собаки с обыкновенным своим криком, а всего чаще
садятся на какую-нибудь плаху или колышек, торчащие из
воды, или на берег
у самой
воды и бегают беспрестанно взад и вперед, испуская особенный писк, протяжный и звонкий, который никогда не услышишь от летающего зуйка, а всегда от бегающего, и то в те мгновения, когда он останавливается.
Ошибся дядя Михайла Максимыч, что не
поселил деревню версты три пониже: там в Берле
воды уже много, да и мельница была бы
у вас в деревне».
Я не мог, бывало, дождаться того времени, когда дядя
сядет за стол
у себя в комнате, на котором стояли уже стакан с
водой и чистая фаянсовая тарелка, заранее мною приготовленная.
У нас на выезде из
села было два колодца,
вода преотменная, родниковая, холодная.
Она встала и, не умываясь, не молясь богу, начала прибирать комнату. В кухне на глаза ей попалась палка с куском кумача, она неприязненно взяла ее в руки и хотела сунуть под печку, но, вздохнув, сняла с нее обрывок знамени, тщательно сложила красный лоскут и спрятала его в карман, а палку переломила о колено и бросила на шесток. Потом вымыла окна и пол холодной
водой, поставила самовар, оделась.
Села в кухне
у окна, и снова перед нею встал вопрос...
Она ходила по комнате,
садилась у окна, смотрела на улицу, снова ходила, подняв бровь, вздрагивая, оглядываясь, и, без мысли, искала чего-то. Пила
воду, не утоляя жажды, и не могла залить в груди жгучего тления тоски и обиды. День был перерублен, — в его начале было — содержание, а теперь все вытекло из него, перед нею простерлась унылая пустошь, и колыхался недоуменный вопрос...
Вы встаете и
садитесь около самой
воды, неподалеку от группы крестьян, к которой присоединился и ваш ямщик, и долгое время бесцельно следите мутными глазами за кружками, образующимися на поверхности
воды. Лошади от вашей повозки отложены и пущены пастись на траву; до вас долетает вздрагиванье бубенчиков, но как-то смутно и неясно, как будто уши
у вас заложило. В группе крестьян возобновляется прерванный вашим приездом разговор.
И вот они, обняв друг друга,
Садятся у прохладных
вод,
И час беспечного досуга
Для них с любовью настает.
— И
сяду на хлеб на
воду, ничего не боюсь! — кричала Сашенька, в свою очередь пришедшая в какое-то самозабвение. — Я папочку защищаю, потому что он сам себя защитить не умеет. Кто он такой, кто он, ваш Фома Фомич, перед папочкою?
У папочки хлеб ест да папочку же и унижает, неблагодарный! Да я б его разорвала в куски, вашего Фому Фомича! На дуэль бы его вызвала да тут бы и убила из двух пистолетов!..
Из безводного и лесного
села Троицкого, где было так мало лугов, что с трудом прокармливали по корове, да по лошади на тягло, где с незапамятных времен пахали одни и те же загоны, и несмотря на превосходную почву, конечно, повыпахали и поистощили землю, — переселились они на обширные плодоносные поля и луга, никогда не тронутые ни косой, ни сохой человека, на быструю, свежую и здоровую
воду с множеством родников и ключей, на широкий, проточный и рыбный пруд и на мельницу
у самого носа, тогда как прежде таскались они за двадцать пять верст, чтобы смолоть воз хлеба, да и то случалось несколько дней ждать очереди.
Несколько тронутый картиной, развернувшейся перед его глазами, Бельтов закурил сигару и
сел у окна; на дворе была оттепель, — оттепель всегда похожа на весну;
вода капала с крыш, по улицам бежали ручьи талого снега.
Путники расположились
у ручья отдыхать и кормить лошадей. Кузьмичов, о. Христофор и Егорушка
сели в жидкой тени, бросаемой бричкою и распряженными лошадьми, на разостланном войлоке и стали закусывать. Хорошая, веселая мысль, застывшая от жары в мозгу о. Христофора, после того как он напился
воды и съел одно печеное яйцо, запросилась наружу. Он ласково взглянул на Егорушку, пожевал и начал...
Уж и ты, барин, нашел кого обидеть! Ума-то
у тебя, видно, как
у малого ребенка. Подайте ее сюда, разбойники, она вам, пьяницам, не пара! Далеко вам, далеко! (
Садится на скамью подле Параши и обмахивает ее платком).
Воды!
Я
сажусь «в тую ж фигуру», то есть прилаживаюсь к правому веслу так же, как Евстигней
у левого. Команда нашего судна, таким образом, готова. Иванко, на лице которого совершенно исчезло выражение несколько гнусавой беспечности, смотрит на отца заискрившимися, внимательными глазами. Тюлин сует шест в
воду и ободряет сына: «Держи, Иванко, не зевай, мотри». На мое предложение — заменить мальчика
у руля — он совершенно не обращает внимания. Очевидно, они полагаются друг на друга.
— Теперь они постоят
у воды, — сказал он, — и будут, так же, как нам, грозить кулаками боту. По
воде не пойдешь. Дюрок, конечно, успел
сесть с девушкой. Какая история! Ну, впишем еще страницу в твои подвиги и… свернем-ка на всякий случай в лес!
Мокрые офицеры с мрачными лицами толпились вокруг него. Тут стоял и Венцель с искаженным лицом и уже без сабли. Между тем генеральский кучер, походив
у берега и посовав в
воду кнутовищем,
сел на козлы и благополучно переехал через
воду немного в стороне от того места, где перешли мы;
воды едва хватало по оси коляски.
Это большое старое
село лежало среди дремучих лесов, на берегу быстрого притока Волги — многоводной реки Турицы, в местности свежей, здоровой, богатой и лесами, и лугами, и
водами, и всем тем, что восхитило очи творца, воззревшего на свое творение, и исторгло
у него в похвалу себе: «это добро зело», — это прекрасно.
У него и
у Савёлки одна вера была. Помню, икона чудесно явилась
у нас на
селе. Однажды рано утром по осени пришла баба до колодца за
водой и — вдруг видит: но тьме на дне колодца — сияние. Собрала она народ, земский явился, поп пришёл, Ларион прибежал, спустили в колодезь человека, и поднял он оттуда образ «Неопалимой купины». Тут же начали молебен служить, и решено было часовню над колодцем поставить. Поп кричит...
Давным-давно,
у чистых
вод,
Где по кремням Подкумок мчится,
Где за Машуком день встает,
А за крутым Бешту
садится...
Постояв с минуту
у реки, он пошёл в лодку,
сел на корму и стал смотреть на картину в
воде.
Смотрю, она потихоньку косы свои опять в пучок подвернула, взяла в ковшик холодной
воды — умылась; голову расчесала и
села. Смирно сидит
у окошечка, только все жестяное зеркальце потихонечку к щекам прикладывает. Я будто не смотрю на нее, раскладываю по столу кружева, а сама вижу, что щеки-то
у нее так и горят.
(Голоса стихают, видимо, перешли в гостиную. Идёт Пётр, бледный, на лице пьяная улыбка,
садится в кресло, закрывает глаза. Из маленькой двери выходит Софья; она наливает в стакан
воды из графина на столике
у кровати Якова.)
И как мы его привезли, он сейчас
сел за работу, и к сумеркам
у него на холстике поспел ангел, две капли
воды как наш запечатленный, только красками как будто немножко свежее.
— Я боялся не застать вас, — продолжал он. — Пока ехал к вам, исстрадался душой… Одевайтесь и едемте, ради бога… Произошло это таким образом. Приезжает ко мне Папчинский, Александр Семенович, которого вы знаете… Поговорили мы… потом
сели чай пить; вдруг жена вскрикивает, хватает себя за сердце и падает на спинку стула. Мы отнесли ее на кровать и… я уж и нашатырным спиртом тер ей виски, и
водой брызгал… лежит, как мертвая… Боюсь, что это аневризма… Поедемте…
У нее и отец умер от аневризмы…
— В часовне аль на дому
у кого воду-то святили? —
садясь на диван, спросила
у мужа Аксинья Захаровна.
Человек сказал, что ему велели отнести в город мешок с золотом и что он
сел отдохнуть
у пруда, заснул и во сне столкнул мешок в
воду.
Лейтенант Поленов, который должен был ехать на баркасе, получив от капитана соответствующие инструкции, приказал баркасным
садиться на баркас. Один за одним торопливо спускались по веревочному трапу двадцать четыре гребца, прыгали в качающуюся
у борта большую шлюпку и рассаживались по банкам. Было взято несколько одеял, пальто, спасательных кругов и буйков, бочонок пресной
воды и три бутылки рома. Приказано было и ром и
воду давать понемногу.
Лодка велика. Кладут в нее сначала пудов двадцать почты, потом мой багаж, и всё покрывают мокрыми рогожами… Почтальон, высокий пожилой человек,
садится на тюк, я — на свой чемодан.
У ног моих помещается маленький солдатик, весь в веснушках. Шинель его хоть выжми, и с фуражки за шею течет
вода.
Народ все сбегается, толпа становится больше и больше, бабы держатся друг за друга; но никто не подает помощи. Те, которые только что приходят, подают советы, ахают и на лицах выражают испуг и отчаянье; из тех же, которые собрались прежде, некоторые
садятся, устав стоять, на траву, некоторые возвращаются. Старуха Матрена спрашивает
у дочери, затворила ли она заслонку печи; мальчишка в отцовском сюртуке старательно бросает камешки в
воду.
На вопросы, не пора ли в путь, они отрицательно качали головами. Я уже хотел было готовиться ко второй ночевке, как вдруг оба ороча сорвались с места и побежали к лодкам. Они велели стрелкам спускать их на
воду и торопили скорее
садиться. Такой переход от мысли к делу весьма обычен
у орочей: то они откладывают работу на неопределенный срок, то начинают беспричинно торопиться.
Едва лодка подходила к ним на расстояние ружейного выстрела, как они снимались все разом и, отлетев в сторону,
садились на
воду у противоположного берега.
Ночью старая — «натулившаяся» ель упала в
воду и вершиной застряла на камнях
у левого берега, а мы, ничего не подозревая,
сели в лодку и поплыли вниз по течению реки, стараясь держаться правого берега.
—
Сядь! Мы посидим в тени, и ты успокоишься! Идем под эту вербу! А вот и ручей! Хочешь водицы? Вербы всегда растут
у воды. Где есть вербы, там следует искать
воду!
Сядем!
Мужчины ожидали, что монашенка откажется, — святые на тройках не ездят, — но к их удивлению она согласилась и
села в сани. И когда тройка помчалась к заставе, все молчали и только старались, чтобы ей было удобно и тепло, и каждый думал о том, какая она была прежде и какая теперь. Лицо
у нее теперь было бесстрастное, мало выразительное, холодное и бледное, прозрачное, будто в жилах ее текла
вода, а не кровь. А года два-три назад она была полной, румяной, говорила о женихах, хохотала от малейшего пустяка…
До
села Кладенец было ходу верст пять. Пароход «Стрелок» опоздал на несколько часов. Шел уже десятый час, а ему следовало быть
у пристани около семи. Проволочка случилась в Балахне, с нагрузкой, повыше города маленько посидели на перекате.
Воды в реке прибывало с конца августа.
— Скусно! — выговорила она по-волжски и дурачливо покривила носом. — Господи! Он сконфузился… Что, мол, из Большовой стало. Была великосветская ingenue… а тут вдруг мужик мужиком. Эх, голубчик! С тех пор много
воды утекло. Моя специальность — бабы да девки. Вот сегодня в «Ночном» увидите меня, так ахнете. Это я
у вас на Волге навострилась, от Астрахани до Рыбинска включительно. Ну,
садитесь, гость будете!..
Проходили мимо гористых берегов, покрытых лесом почти вровень с
водою. Теркин
сел у кормы, как раз в том месте, где русло сузилось и от лесистых краев нагорного берега пошли тени. — Василию Ивановичу! — окликнул его сверху жирным, добродушным звуком капитан Кузьмичев. Как почивали?
Прокурор
сел и выпил стакан
воды. Холодный пот выступил
у него на лбу.
Константин отпирал церковь, зажигал лампадочку и
садился у дверей на маленькой скамеечке; перед собою он ставил медную чашку с
водою и кропило, рядом ящичек, или «карнавку», а в руки брал шерстяной пагленок. Он занимался надвязыванием чулок.
— И отлично! Закусим, выпьем и поедем вместе.
У меня отличные лошади! И свезу вас, и со старостой познакомлю… всё устрою… Да что вы, ангел, словно сторонитесь меня, боитесь?
Сядьте поближе! Теперь уж нечего бояться… Хе-хе… Прежде, действительно, ловкий парень был, жох мужчина… никто не подходи близко, а теперь тише
воды, ниже травы; постарел, семейным стал… дети есть. Умирать пора!
— Митрофан Петрович Флюгаркин, — отвечал он,
садясь, и икнул. — Нет ли
у вас зельтерской
воды? Вчера я был на ужине
у одного из артистов, так что-то неловко… — добавил он.
— Видала не раз. На коня ли
садится — под ним конь веселится. Скачет ли — что твой вихрь по вольному полю! — конь огнем пышет, под собою земли не слышит. По лугу ль едет? — луг зеленеет; через
воду? — вода-то лелеет. Не только видала, подивись, свет мой, я была
у него в хороминах.
— Надо беспременно разбудить Петра Федоровича, потому такая оказия, что и не приведи Господи, он уж как порешит, назад ли в
воду ее кинуть — грех бы, кажись, большой, или графу доложить, да за полицией пошлет; ты, Кузьма, да ты, Василий, стерегите находку, а я побегу… Рыбу-то в ведра из этого улова не кладите, потому несуразно
у покойницы из-под боку, да на еду… — отдал он наскоро распоряжение и быстрыми шагами пошел по направлению к
селу. Остальные рыбаки тоже побежали за ним.
— А как же. Все шесть раз, как его возвращали из его самовольных путешествий по святым местам, сейчас прознают в
селе, да почти все
село у него и перебывает: и старый, и молодой, — ведь они его за мученика и спасителя всей округи считают, — провизии сколько натащут; все принимает и арестантам отдает, а сам одним черным хлебом питается и
водой запивает.
Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял
у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что-то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания
садиться. Обмытое холодною
водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине и во всем теле что-то быстро и равномерно дрожало.